==дневник Сухово-Кобылина, в основном напечатанный впервые. Охота. Писание “пиэссы”. Хозяйство в Кобылинке. Крестьяне. Дамы. Например: “Я страдал. Я стоял, прислонясь к колонне, — от публики нас отделяла зеленая занавесь, над самой Anais, — шея и затылок у нее действительно прекрасны — она мне сильно нравилась, и еще более потому, что я знал, что она любила и, думаю, даже очень любила другого. — От головы у нее пахло Электричеством — я переходил от нее к пиэссе, то от пиэссы к ней” (1856). Столичный быт. “Воровство всех видов. Воровство столового вина достигло тех пределов, что не стало уже случайным приемом, а постоянною отраслью промышленности. Краденое дворцовое вино продают по всему Петербургу особенными ходебщиками за полцены. Вообще же способность народа к Мошенничеству так велика, что из этого Воровства, обратившегося в твердую отрасль Промышленности, возникло новое Мошенничество: по Петербургу стали ходить фальшивые продавщики красного дворцового вина, которое стали подделывать и на которых истинные продавщики ворованного вина смотрят с высоким презрением истинного достоинства перед Мишурою. И сами покупатели специально особенно стараются достать настоящего — краденого вина” (1858).
Следующий раздел “Сухово-Кобылин в воспоминаниях и письмах современников”. “Толстой страшно не любил Сухово-Кобылина. (...) быть может, некоторое соревнование в области философских занятий, быть может, разлад в конце 40-х, когда оба они посещали в Москве гимнастический зал Пуаре”.
О поэзии
==“Какие должны быть стихи? Чтобы, как аэроплан, тянулись, тянулись по земле и вдруг взлетали... если и не высоко, то со всей тяжестью груза. Чтобы все было понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок. Чтобы каждое слово значило то, что значит, а все вместе слегка двоилось. Чтобы входило, как игла, и не видно было раны. Чтобы нечего было добавить, некуда было уйти, чтобы “ах!”, чтобы “зачем ты меня оставил?” и вообще, чтобы человек как будто пил горький, черный, ледяной напиток, “последний ключ”, от которого он уже не оторвется”, — писал Георгий Адамович в книге “Комментарии”.==